Пьер Бюллер (Цюрих/Неушатель, Швейцария)
Международный симпозиум
"Философия, искусство и религия: вопросы возможного диалога"
Санкт-Петербург, 17-21 сентября 1998 года
Введение: поиск точки соприкосновения.
Как философия, искусство и религия могут вступить в конструктивный диалог? Для того чтобы найти ответ на этот главный вопрос нашего симпозиума, я буду оперировать некоторыми герменевтическими "инструментами". "Герменевтика" для меня - это критическая теория толкования и понимания; эта теория также связана с теорией сообщения, главной темой нашего симпозиума.
В последние годы философская герменевтика всё более и более осознавала важность повествовательного общения для человеческой жизни, как это показано, например, в работах Пола Рикёра. При рассказе и чтении историй человеческая жизнь сталкивается с проблемой определения соответствия во временном пространстве. Другими словами, с задачей повествовательного соответствия.
Долгое время забывалось, что христианская религия самовыражалась в основном посредством рассказывания историй. Её сократили до собрания вечных доктрин. Толкование Пола Рикёра помогает нам заново открыть фундаментальную повествовательную структуру христианского Евангелия. В центре этого Евангелия находится история Страстей Христа и Его смерти. Но в силу сложной проблемы значения этих страстей, эта история стала полем битвы богословских доктрин.
Именно поэтому нам нужно искусство, чтобы снова открыть саму историю. Я попытаюсь это показать с литературных позиций. История Страстей переписывалась в романы, рассказы и театральные пьесы. Рассматривая некоторые примеры таких переработок, я хотел бы показать, как литературный пересказ может стать новым открытием библейской истории в её отношении к читателю. В основном, я ставлю цель показать то, как литературный пересказ обновляет игру повествовательного соответствия между библейскими персонажами и современными читателями.
Так история Страстей может стать точкой соприкосновения философии, искусства (в его литературном аспекте) и религии. В этой точке соприкосновения повествование предстаёт как главная проблема человеческого общения: в сегодняшнем "пространстве всеобщего общения" важно помнить, что мы до сих пор, как сказал Вильгельм Шапп, "запутаны в историях" как возможных историях о нас самих и наших жизнях.
Вот и всё вступление к моей работе. В первом разделе я попытаюсь сформулировать рамки толкования, пользуясь теорией повествования Поля Рикёра. Второй раздел посвящен примерам литературного воплощения истории Страстей. В третьем, заключительном, разделе я постараюсь обозначить некоторые выводы по проблеме человеческого общения как повествовательного средства общения.
1. Теоретическая структура
Итак, позвольте мне предложить теоретическую гипотезу для моих дальнейших размышлений.
а) Когда библейские истории изнашиваются... - канонический авторитет и литературный вымысел
Все мы знаем, что Евангелия - не просто исторические хроники. Они не просто объективно описывают происшедшие события. Историческая точность - не их цель. Повествуя о событиях, они провозглашают истину. И их повествование - это одновременно и средства общения, и весть; или, говоря языком Вольфганга Изера, это призыв к читателю.
На протяжении веков эти тексты читались, перечитывались, пере-перечитывались. Они имеют канонический авторитет и, таким образом, как я уже упоминал, они в большинстве случаев утратили качество удивительности. Мы к ним привыкли, так сильно, что многие их даже не читают и не знают. Евангелия больше не привлекают, они износились: то ли из-за традиционной привычки, то ли из-за культурного равнодушия.
б) Литературный пересказ как новое открытие
Спросим себя: помогает ли литературный вымысел открывать библейские истории заново? Другими словами, позволяет ли он открывать библейские истории по-новому, перерабатывая канонические или культурные рамки текстов? Пересказывая историю, писатель даёт ей новую жизнь: она может приобрести жизненность, может предложить новые сюрпризы читателю. Итак, история из прошлого может стать "историей, которая ещё возможна". Это цитата из Фридриха Дюрренматта, подзаголовок его романа "Die Panne."
Прежде чем мы проиллюстрируем это примерами, необходимо рассмотреть эту проблему в терминах герменевтики.
в) Персонаж и читатель: игра повествовательного соответствия (Поль Рикёр)
В своей теории повествования, представленной в трёх томах "Temps et rйcit," Поль Рикёр обращает наше внимание на отношения между персонажем повествования и читателем повествования. Сталкивая различные персонажи, литературный вымысел предоставляет читателю разные возможности соответствия, возможности бытия. Читатель может обнаружить себя со своими вопросами, поисками, заботами в разных персонажах истории, которую он читает. Итак, новые выдуманные возможности открываются перед читателем. Рикёр называет эти отношения между персонажем и читателем игрой повествовательного соответствия. История подхватывает читателя в его повседневной жизни (мимезис I). Но затем при помощи соответствий читатель вовлекается в сюжет истории: покидая свой повседневный мир, он вступает в воображаемый "мир текста" (мимезис II). Здесь читатель может использовать разные возможности. Но в итоге история позволяет читателю вернутся в свой повседневный мир (мимезис III). Этот процесс меняет человека. Сюжет истории может стать сюжетом моей собственной истории, моей собственной жизни: я открыл возможности повествовательного соответствия, они могут стать моими в моей жизни. Когда читатель вступает в историю, он теряет себя, а когда выходит из неё, он может найти себя снова, но в другом свете. Новое соответствие можно использовать в своей жизни.
г) Воображение и самопознание
По Рикёру, основная задача толкования объясняется следующим предложением: "понять текст означает понять себя через текст". Происходит игра повествовательного соответствия с использованием литературного вымысла: я пытаюсь понять себя, примеряя на себя разные возможности, предлагаемые разными персонажами из этой истории. Вот почему самопознание связано с воображением. Вольно используя понятие Хассера, Рикёр говорит о "воображаемых вариациях себя самого". Обращение текста не является вызовом принять решение, что Рикёр и подчёркивает в противовес Бультману. Чтобы принять решение, я должен увидеть, почувствовать, ощутить предлагаемые возможности. Вот почему воображение предваряет решение.
д) Страсти Христовы: множество историй открытых для толкований
Играя с литературным вымыслом, давайте осознаем, что история Страстей - это не просто одна устойчивая история, это множество историй, открытых для свободной игры воображения. Разные Евангелия рассказывают их по-разному - разные сюжеты, разные акценты. Персонажи могут появляться и исчезать, быть более значимыми или менее значимыми, играть разные роли, открывая разные возможности для читателя. И в центре этой игры читателю предлагается поставить себя самого перед Иисусом Христом, потому что все персонажи завязаны на главном действующем лице Страстей - Иисусе из Назарета. И вот, через воображаемые вариации повествования, читатель оказывается перед вопросом: как ты сам преподнесёшь себя Ему?
е) Иисус ... и другие персонажи (Герд Тиссен, Der Schatten des Galilaers)
Этот аспект хорошо отображён в романе немецкого учёного Герда Тиссена, Der Schatten des Galilaers, что переводится как "Тень Галилеянина". Иисус Галилеянин совсем не появляется в романе. Он присутствует только в рассказах о Нём. Итак, Иисус - только тень, отброшенная им на разных персонажей. Таким образом, текст не предлагает отождествления с Иисусом. Через игру персонажей в их отношениях к Иисусу читателю предлагается подумать о том, кем из героев он мог бы стать, каким было бы его место в сюжете, как эта история могла бы стать его историей.
2. Страсти Христовы: примеры литературных пересказов
Давайте теперь в рамках теории коротко проанализируем шесть примеров. Сначала обратимся к довольно незначительным персонажам, а затем - к более важным. Все они становятся фигурами вымышленного отождествления. Первые два примера принадлежат американской литературе.
а) Солдатские разговоры - Эрнест Хемингуэй, "Сегодня - Пятница"
В "Первых 49-и рассказах" (опубликованных в 1939 году) Хемингуэя мы находим короткую театральную пьесу под названием "Сегодня - Пятница". Рассказ передаёт нам разговоры трёх римских солдат, которые после долгого рабочего дня пьют вино в питейном заведении одного еврея. В начале единственным упоминанием Страстей является название дня недели. Это Пятница, и дальше по ходу повествования читатель начинает осознавать, что это не просто обычная пятница, а Пятница, в которую был распят Иисус, первая Страстная Пятница. Время 23 часа и трое римских солдат говорят о событиях дня. Разговор кажется обыденным, обычным для оккупированной провинции. Но на самом деле темой разговора является какой-то человек, умерший на кресте. Его имя упоминается лишь один раз, когда хозяин подаёт одному из солдат слишком крепкий коктейль и тот восклицает: "Господи Иисусе!"
Солдаты говорят на очень популярном простонародном американском наречии; это банальный разговор, прерываемый выпивкой и обычными пьяными разговорами о разных вещах. Но распятый мужчина остаётся постоянно повторяющейся косвенной темой. "А он неплохо там держался, "несколько раз повторяет первый солдат. И они говорят об этом необычном мужчине. Все говорили, что будет чудо, что он сойдёт с креста. Но этого не произошло. Они говорят о страданиях. Для одного самое страшное - это прибивание гвоздями: "Наверное, это очень сильно достаёт"; для другого - это то, что вес самих распятых тянет их вниз. Они говорят и о его девушке: она плакала, но была "красоткой". Первый солдат - тот самый, что умертвил распятого копьём: "Это меньшее, что я мог для него сделать". И они пьют "местное красное" вместе с хозяином, и вечер, который они проводят вместе, становится всё больше похож на своего рода парадоксальное повторение Последней Вечери, которая праздновалась днём раньше, но теперь в ней участвуют язычники и евреи. Но приходит время закрывать заведение, и солдаты исчезают в ночи.
б) "Имя рабу было Малх" -- "трёхминутная пьеса" Торнтона Уайлдера
Библейская основа для этого рассказа - это короткое упоминание о слуге первосвященника, который потерял ухо. Когда толпа схватывает Иисуса, апостол Пётр хватает меч и отсекает это ухо. Это есть во всех четырёх Евангелиях, но только Иоанн сообщает имя слуги, и само название этой пьесы - это цитата из Евангелия от Иоанна (18:10). В своей трёхминутной пьесе, впервые опубликованной в 1928 году, в сборнике под названием "Ангел, который возмутил воду, и другие пьесы", Уайлдер представляет Малха на небесах. Он просит аудиенции с Господом, чтобы подать прошение. Он очень счастлив в раю, но он чувствует, что каждый, кто читает о нём в Библии, смеётся над ним. Даже на небесах Библия производит прагматические эффекты. Он чувствует себя посмешищем с этим отрубленным ухом. И поэтому он хотел бы, чтобы Иисус вычеркнул короткое упоминание о нём из Библии: "Ты мог бы просто сделать страницу пустой в этом месте". Что было написано должно стать ненаписанным.
Но Иисус удивляет его. Он говорит ему, что когда люди читают евангельскую историю, Его самого считают смешным и нелепым: все разочарования, все обманутые ожидания, все большие обещания, которые не были выполнены. "Мои обещания были настолько грандиозными, что Я или Бог, или шут". И Он заканчивает таким вопросом: "Малх, останься со мной и будь вместе со Мной посмешищем?" Малх соглашается остаться, он готов терпеть насмешки вместе со своим Господом. Хотя, как он говорит Иисусу, у него даже нет права там находиться; он даже не был рабом первосвященника, да и приворовывал, и вообще, это было не правое, а левое ухо. Но Иисус завершает диалог короткой репликой: "Да, в книге и про меня не всё правда".
в) Судьба спасённого - "Варавва" Пара Лагерквиста
Мой третий пример - шведский. Это роман Пара Лагерквиста "Варавва" (опубликован в 1950 году). Римский правитель Пилат позволяет народу выбрать между распятием невиновного Иисуса и известного воровством и разбоем Вараввы, решить, кого из них отпустить, а кого распять. Варавва оказывается спасён сторонниками распятия Иисуса. Что случилось со спасённым Вараввой? - вот вопрос, который задаёт Лагерквист. В Библии имя Вараввы не упоминается после этого эпизода. И Лагерквист представляет дальнейшую судьбу спасённого. Он рассказывает нам о том, как сильно Варавва был потрясён произошедшим. Как он пытается понять, кто такой Иисус, что за человек был тот, кто умер за него. После распятия он пытается сблизиться с апостолами, чтобы узнать об Иисусе. Они говорят о воскресении, и он хочет в нем убедиться. Но его ждёт разочарование, всё происходит так быстро, что он ничего не может увидеть своими глазами! Варавва испытывает противоречивые чувства: он не может поверить, что Бог являет себя таким странным образом, и в то же время, он не может отделаться от ощущения, что это может быть правдой. Он снова пытается войти в среду первых христиан. Это не просто, так как христиане подозрительны: кто этот вор, который должен был умереть вместо Иисуса? В результате целой цепочки событий он оказывается схвачен во время первой волны преследований христиан. Он умирает на кресте, вместе с другими верующими. "Когда он почувствовал приближение смерти, он сказал, разговаривая в темноте с ночью: "Тебе передаю душе мою", и умер". Это заключительные слова романа.
Стал ли Варавва верующим, умирая, как его Господь? Или он остался неверующим до конца и лишь разговаривал в темноте с ночью? Пуста ли эта тьма, эта ночь, или в ней есть некто, кто слышит и уносит мёртвого Варавву? Этот вопрос остаётся открытым.
г) Обещание, данное разбойнику - Heute noch Манфреда Хаусмана
В Евангелии от Луки есть повествование о двух разбойниках, распятых слева и справа от Иисуса. О них упоминается и в других Евангелиях: там они злословят Иисуса, как и все другие, собравшиеся у креста. По Евангелию от Луки, только один из них ругает Иисуса. А другой, раскаиваясь, упрекает первого. Этот раскаивающийся разбойник получает обещание от Иисуса: "ныне же будешь со мною в раю" (Лука 23: 39-43).
Этот короткий отрывок из Луки является предметом разговора между Владимиром и Эстрагоном в пьесе Самуэля Беккета "В ожидании Годо" (1952). Владимир говорит: "Один из разбойников был спасён... Это честно". Но они осознают, что только в одном из четырёх Евангелий есть эта история. Это делает спасение раскаявшегося разбойника менее вероятным. И чем больше Владимир и Эстрагон обсуждают вопрос о том, как узнать, кто будет спасён, тем больше они становятся похожи на двух разбойников. В конце истории этот вопрос становится вопросом их личного спасения.
Немецкий писатель М. Хаусманн на основе сюжета о раскаявшемся разбойнике сочинил сюжет романа, который начинается в Рождество и заканчивается в Страстную Пятницу. Heute noch (на русский переводится как Ныне же), впервые опубликованный в 1962 году, повествует нам о молодом матросе Норре, который едет домой на Рождество. Он счастлив, так как "ныне же" он будет дома с родителями. Он ожидает скорого поезда в 20:38. А пока поезд не подошёл он пытается соблазнить девушку в распивочной и безжалостно издевается над кондуктором. Пытаясь получить последнее обещание свидания с девушкой, он в последний момент запрыгивает на подножку отходящего поезда. Но когда он пробует открыть дверь в вагон, он понимает, что кондуктор запер дверь изнутри и так отомстил ему за насмешку. Скорый поезд мчится на всех парах холодной рождественской ночью. Спрыгивать слишком поздно, и мы читаем о медленной смерти матроса Норра. Он висит, держась за поручни, и начинает вспоминать рождественские сочельники у себя дома: подарки, ёлку, свечи и как он всегда сидел рядом с отцом. Он снова сегодня мог бы быть дома, но он околеет на этом поезде. Он вспоминает и вспоминает, лик на верхушке ёлки, лик полный сострадания и любви, лик Иисуса Христа, обращённый к нему. Лик распятого. И неожиданно в этой холодной ночи матрос, уже наполовину без сознания, видит рядом с собой свет, и постепенно он начинает видеть этот лик висящим вместе с ним на поезде. Разве возможно, что он не один? Что кто-то висит вместе с ним? И, слово за словом, в его голове складывается предложение: "Ныне же... будешь... ныне же, будешь, со Мною... со..." Такими обрывками он слышит обещание, данное разбойнику на кресте.
Но прежде чем обещание сказано, замёрзший моряк падает на рельсы. На следующее утро его находит обходчик: его руки и ноги, говорится в рассказе, были переломаны и вывернуты, но на лице было нечто, напоминающее счастье.
д) Есть ли в толпе четвёртый царь? - Эдзард Шапер, Die Legende vom vierten Konig
То же самое, то есть движение от Рождества к Страстной Пятнице, появляется и в истории о четвёртом царе, который покидает свою страну, чтобы поклониться новорожденному, но задерживается и прибывает только в день его смерти. Существует много версий этого повествовательного мотива. В конце XIX века американский писатель Генри Ван Дайк написал первую версию. Затем немецкий писатель Эдзард Шапер изложил другую версию в своём романе Der vierte Konig, опубликованном в 1962 году. Наконец, французский писатель Мишель Турнье создал свою версию в романе "Гаспар, Мельхиор и Валтасар" в 1980 году. Теперь я рассмотрю только историю Э. Шапера, его "Легенду о четвёртом царе". Этот немецкий писатель повествует нам историю русского царевича. Как и три царя с востока, он видит звезду и решает следовать за ней. Он собирается в путь, седлает свою лошадку и берёт с собой дары своей любимой России. Вскоре он встречает караван трёх других царей. Но очень скоро отстаёт от них, потому что, в отличие от них, он не просто преодолевает путь, а и видит везде зло и горе. Он останавливается и помогает всем, чем может. Например, он помогает молодой нищенке родить в хлеву ребёнка и дарит ей прекрасные простыни; он раздаёт еду, которую взял с собой, бедным голодным людям. Он видит, что постепенно звезда исчезает, а дары его иссякают. Он теряет свою любимую лошадку. В конце концов, совсем разбитый, он оказывается в гавани, когда какой-то мальчик собирается занять место своего отца на галере. Он соглашается сам заменить мальчика и, таким образом, становится каторжником на 30 лет.
В финале истории он, уставший, измождённый и слабый, прибывает в Иерусалим с опозданием на 33 года. Там он встречает старую уставшую женщину, и поначалу даже не узнаёт ту самую нищенку, которой когда-то помог в хлеву. Весь город говорит о неком Иисусе, которого собираются распять за то, что он называет себя иудейским царём. Русский царевич понимает, что это тот самый человек, которому он хотел поклониться при рождении. Он идёт вместе с толпой, и, наконец, находит своего царя висящим на голгофском кресте. Он падает ниц перед распятым. Единственное, что он может принести в дар Иисусу - это своё сердце и сердце нищенки, которое она отдала ему в знак благодарности. "Но моё сердце, Господь, моё сердце... и её сердце... наши сердца, Ты принимаешь их?", - вот последний вопрос четвёртого царя перед его смертью.
Этот конец весьма интересен. Сравнение с двумя другими версиями полезно с конфессиональной точки зрения. Конец истории Шапера - это повествовательный пересказ теологии Лютера о кресте. Царь славы распят, а перед ним лежит человек, у которого нет ничего, кроме его сердца, и больше он ничего не может дать. Генри Ван Дайк, который тоже был реформаторским священником, позволяет своему четвёртому царю умереть, так и не увидев царя, которого тот искал. Его убивает в Иерусалиме тяжёлый кусок черепицы, падающий с крыши во время землетрясения, которое происходит сразу по смерти Иисуса. Последнее, что он слышит, слова, которые ему шепчет неземной голос: "истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне" (Матф. 25,40). У истории Мишеля Турнье очень католический конец: четвёртый царь попадает в комнату, где Иисус с апостолами вкушают последнюю Вечерю, и он тоже ест хлеб и пьёт вино. И тот, кто всегда был последним, становится первым причастником Евхаристии.
е) Двусмысленность Пилата - Роже Кэллуа, Ponce Pilate - Фридрих Дюрренматт, Pilatus.
Образ Пилата вызвал к жизни много литературных пересказов из-за своей неопределённости. Римский правитель колеблется, сомневается, не знает, как ему поступить. И поэтому он притягателен. Легко представить, как много он размышляет о происходящем. Чтобы как-то представить эту неопределённость коротко приведу два примера.
Французский писатель Роже Кэллуа в своём романе "Понтий Пилат" (1961) позволяет Пилату принять очень мужественное решение. После долгих колебаний он выносит решение о невиновности Иисуса и отпускает Его. Народ счастлив, трагедия распятия не происходит. Иисус продолжает проповедовать и исцелять и умирает, дожив до глубокой старости. "(...) из-за того, что один человек неожиданно набрался храбрости, христианство не появилось". Роже Кэллуа приходит к такому выводу, причём выражает это не без иронии.
В коротком рассказе "Пилат" (написанном в 1946 и опубликованном в 1952 году), шведский писатель Фридрих Дюрренматт переделывает персонаж Пилата на совсем другой манер. В начале автор цитирует отрывок из Евангелия от Марка (4:11), который, впрочем, в свою очередь является цитатой из пророка Исаии: "но для тех внешних всё бывает в притчах, так что очами смотрят, и не видят, и если услышат, то не уразумеют". Эта цитата показывает характер Пилата в рассказе Дюрренматта. Он с самого начала чувствует себя "внешним", видящим, но не уразумевающим. Ему кажется, что всё происходит лишь для того, чтобы выставить его на посмешище. Взгляд Иисуса, обращённый на Пилата в первый раз, предвещает грядущие события. Пилат и Иисус смотрят друг на друга, и Пилат знает: Иисус пришёл, чтобы разрушить границу между Богом и человеком, а это его уничтожит. Противостояние становится вызовом: Пилат пытается сместить Бога с этой неприемлемой роли. В конечном итоге, он принимает решение распять Иисуса, потому сто уверен, что Бог не может умереть на кресте, что он должен сойти с креста. Когда Пилат приходит, чтобы посмотреть, как Бог сошёл с креста, но находит его мёртвым, всё ещё висящим на кресте, для него всё кончено. Даже весть о воскресении, провозглашённая три дня спустя, ничего не изменит: его глаза холодны, а лицо - как пейзаж смерти. Он отрезанный ломоть, потерянный навсегда.
Сравнивая своё произведение с работой Кафки, Дюрренматт как-то сказал: "У Кафки приход благодати невозможен, а у меня она приносит проклятие". Это наглядно отражено в его истории о Пилате.
3. Некоторые последствия проблемы человеческого общения
Теперь позвольте в третьем, последнем разделе, обрисовать некоторые последствия проблемы человеческого общения на стыке религии, искусства и философии.
а) Tua res agitur, или делайте ваши ставки
В своей теории чтения Вольфганг Изер говорит о "структуре обращения" текста: читатель призывается и приглашается принять творческое участие в восприятии и осмыслении текста. В наших историях мы обнаружили повествовательную форму "структуры обращения": через игру разных персонажей читателя приглашают занять своё место в повествовании, чтобы попасть в мир текста. Интерпретация происходит через поиск повествовательного соответствия. По латыни это звучит так: tua res agitur, теперь твоя очередь! или, акцентируя игровой момент: делайте ваши ставки!
Долгое время в герменевтической традиции создание соответствия было последним шагом в повествовательном процессе, как последнее applicatio. Зачастую исследовательская работа воспринимается точно так же, а может и литературное толкование тоже. Но с точки зрения повествовательной идентификации, нужно с начала и до конца учитывать аспект соответствия как основной момент любого толкования. Это важная задача в вопросе сохранения tua res agitur постоянной герменевтической заботой толкования и общения.
б) Перед Распятым: косвенное общение (С. Кьеркегор)
Как мы видели у Рикёра, персонажи истории для читателя - это возможности отождествления, которые позволяют войти в мир написанного и примерить новые повествовательные персоналии. С помощью литературного пересказа истории Страстей эти возможности становятся возможностями поставить себя перед распятым. Текст спрашивает меня кем я буду перед Ним.
Итак, предложение повествовательных персоналий становится косвенным общением послания креста. Категория "косвенного общения" взята у Кьеркегора. Она подчёркивает, что в вопросах экзистенции нет прямого общения. Выражаясь терминами Рикёра, в толковании всегда присутствует необходимое "отдаление", так как истина, которая стоит на кону в послании - это истина, которая в жизни должна восприниматься как нечто само собой разумеющееся. Толкование не может её контролировать, а только лишь ссылаться на неё и призывать читателя к участию. Этот аспект косвенного общения - акцент на отдаление при присвоении тоже является важным вопросам в "пространстве общения". Каждой теории общения приходится считаться с понятием косвенного общения. Открытое нами в литературных пересказах библейских историй повествовательное общение является основной формой косвенного общения, напоминающей нам, как уже упоминалось, о том, что мы "запутаны в историях".
в) Пробуя различные "реакции читателя" - или вопрос воображения
Посредством игры повествовательных персоналий, какими мы видим их в читаемых историях, читатель оказывается лицом к лицу с массой вариантов. Говоря терминами литературного исследования, он может пробовать различные "реакции читателя". Кем я буду? Может быть я - один из уставших солдат, но тогда который? Или я буду нелепым слугой Иисуса? Может мне, как раскаявшемуся разбойнику, дано обещание, и если так, то что это значит, быть прощённым? Есть ли у меня ещё сердце, которое можно преподнести как совершенный дар перед крестом? Может, я лишён понимания и отрезан от притчи, или в этой истории для меня всё-таки есть место?
Стимулирующий процесс воображаемых вариаций открыт для читателя. Толкование и общение проходят через игру воображения. Всегда ли это чётко ясно в теориях общения? Я не совсем уверен, что воображение представляет глобальный интерес для специалистов в общении...
г) Открытость толкования и открытость жизни...
Литературный пересказ показывает нам открытость толкования. Он рассказывает нам не то, что текст говорит, а то, что он мог бы говорить. Он разрабатывает потенциальные возможности того, что может открываться в библейском тексте. В этом направлении они показывают нам, что в каждом историческом повествовании присутствует элемент вымысла, или, как сказал Рикёр, в повествовательном общении существует постоянное "переплетение между вымыслом и историей". Именно поэтому литературный пересказ указывает нам на множественность значений "калейдоскопическим образом". Процесс толкования открыт, так как посредством воображаемых вариаций могут быть открыты различные толкования. Это вовсе не означает отклонение в сторону произвольности, так как читатель должен представлять эти вариации, глядя в текст и одновременно соотнося их с собственной жизнью.
Следовательно, немаловажно, чтобы связь толкования с жизнью читателя не разрывалась. Толкование должно принимать во внимание вызовы и испытания человеческой жизни. Вот почему открытость жизни и открытость интерпретации взаимосвязаны. Четвёртый и последний вопрос, который я хочу предложить всем, работающим с проблемами общения, это постоянная работа в этой взаимосвязи. Для них это единственный способ открыть в текстах и историях "всё ещё возможные истории", истории, всё ещё возможные с Богом. Благодарю за внимание.
Перевод Я. О. Морозова